Румянцев Павел Олегович. Рак щитовидной железы: что нужно знать

Рак щитовидной железы является одним из самых распространённых среди онкологических заболеваний в России. Однако в большинстве случаев им болеют именно женщины. Мужчины становятся его жертвами гораздо реже. О том, что это за зверь, как его избежать, чего бояться, а чего нет, нам рассказывает Павел Олегович Румянцев — врач-онколог, радиолог, эндокринолог, заместитель генерального директора, директор Института онкоэндокринологии  ФБГУ «НМИЦ эндокринологии» Минздрава России, доктор медицинских наук.

ПРЕДПОССЫЛКИ

– Павел Олегович, каков процент генетической предрасположенности в отношении раковых заболеваний?

– До 10% всех возможных опухолей в человеческом организме являются наследственными — то есть мы знаем о том, какие конкретно мутации передаются потомству и наследуются от родителей. Ещё 20% являются семейными — это когда рак проявляется у близких кровных родственников, как минимум у двух в семье, однако мутации-виновницы нам доподлинно неизвестны, но ведутся исследования. Таким образом, до трети всей онкологии на сегодняшний день имеет явную генетическую предрасположенность. Вот когда нам известно, что человек — носитель мутации, то мы можем ему помочь до того, как у него разовьётся болезнь.

– То есть вы хотите сказать, что есть способы предупредить рак, даже когда это передалось с генами?

– Конечно. Если нам известны эти гены, то это огромный задел для персонализированной медицине. Первое, что мы можем сделать — это принять меры по недопущению образа жизни, который может спровоцировать рак и уменьшить таким образом риск внешних (экзогенных, как мы их называем) факторов, которые могут усугубить доказанный внутренний (эндогенный) генетический риск опухоли.

– Эти анализы на генетические мутации, их должен сдавать сам онкобольной? Или его дети?

– Сдаёт сначала тот, кто заболел. Если человек является носителем наследственной онкомутации, то она есть во всех его клетках, и мы можем установить это по анализу крови, например. С вероятностью в 50% он передаёт её своим детям, иногда имеется сцепленная с полом наследуемость болезни, т.е. только по мужской или по женской линии. Априори мы не знаем доподлинно, кто из родителей являлся носителем мутантного гена, а также кто из детей его унаследовал. Поэтому проводится семейный генетический скрининг, но мы ищем конкретную мутацию и выявляем носителей онкомутации. Чтобы сохранить бесценный биологический материал (кровь, ткань и пр.) для текущих и перспективных научно-прикладных исследований в мире создаются биобанки. Они будут пополняться новыми биологическим образцами, информацией о пациентах, успехах и неуспехах в диагностике и лечении. Это тоже банки: банки данных, изображений, другой важной информации. Для персонализированной медицины всё это имеет колоссальное значение. Информационные технологии позволяют интегрировать и использовать эти ресурсные мощности для развития вспомогательного искусственного интеллекта в биомедицине. Важнейшей ресурсной основой является интегрированный биобанк — гуманитарный фонд для развития исследовательской и доказательной науки будущих поколений.

ТИПЫ РАКА ЩИТОВИДНОЙ ЖЕЛЕЗЫ

– Павел Олегович, каковы причины возникновения рака щитовидной железы?

– Первый фактор — это радиационный фактор, внешнее или внутреннее облучение щитовидной железы. Вы удивитесь и спросите: как же так? Вы же лечите заболевания щитовидной железы облучением, радиоактивным йодом например! И будете правы. Но парадокс в том, что потенциально канцерогенным является длительное воздействие облучения, пусть даже и в малых дозах. Мы хорошо это знаем, изучив опыт Чернобыльской аварии. А мы лечим большими дозами и в радикальных режимах, поэтому канцерогенных эффектов от радиойодтерапии и не наблюдается. Это доказано более чем семидесятилетним наблюдением за пациентами и их потомками, а это сотни тысяч наблюдений в мире. Второй фактор — это наследственный фактор, о нём я уже упоминал. А вот третий фактор — это дефицит йода (здесь нужно дать гиперссылку на материалы по йодному дефициту — Трошина Е.А., Мельниченко Г.А., Герасимов Г.А. и пр). Легко устранимый, вроде бы. Именно он, кстати, сыграл после Чернобыльской аварии усугубляющую роль на рост рака щитовидной железы у облучённых детей и подростков. Почему? На всех радиационно загрязнённых территориях в СССР вокруг Чернобыльской аварии был йодный дефицит. Это значительно повысило радиационную нагрузку на щитовидную железу и спровоцировало более ранний и многочисленный рост случаев рака щитовидной железы у облучённых детей. Но нас ничему не учит даже собственный опыт. До сих у нас в стране не принят Закон о йодной профилактике.

– Рак щитовидной железы бывает разным?

– Да, и очень разным, поэтому так много мифов и пустот. Выделяют пять типов рака щитовидной железы: папиллярный, фолликулярный, медуллярный, низкодиферинцированный и анапластический. Папиллярный и фолликулярный — самые частые и лучше всего поддающиеся лечению, хирургическому или комбинированному. Радиационно-индуцированный бывает только папиллярный рак. Медуллярный рак — средний по опасности для здоровья и жизни, но лечится только хирургически. Поэтому так важно выявить его на операбельной стадии и сделать радикальную операцию. Два последних — это самые смертоносные карциномы щитовидной железы, благо что возникают они довольно редко, как правило у пожилых.

– Начнём с самого просто вида рака — папиллярного. Он же самый распространённый?

– Да, но и он не простой. И него 15 гистологических вариантов, три из которых обладают высокой агрессивностью, хотя встречаются они нечасто. Именно в отношении этого рака доказана роль радиационного фона. Например, в эру до изобретения антибиотиков и противогрибковых препаратов для лечения инфекционных заболеваний кожи и горла применяли гамма-облучение. Оно убивала инфекцию и останавливало воспалительный процесс, но побочно облучалась и щитовидная железа. Впоследствии, лет через 10–12, у облучённых доказан высокий риск развития папиллярного рака щитовидной железы. После Чернобыльской аварии у детей и подростков был зарегистрирован рост случаев рака щитовидной железы уже через пять лет после облучения. И наиболее вероятной причиной тому был йододефицит. Во всех странах закон о всеобщей йодной профилактике есть, а у нас его до сих пор нет.

– Можно же просто пить йодомарин?

– Йодомарин, Йодбаланс и прочие — это препараты индивидуальной профилактики. Например, беременным без него не обойтись, потому что им нужно больше йода — для своего организма и для ребёнка. А йодированная соль и йодированные продукты — это массовая, популяционная профилактика. Употребление йодированной соли целиком компенсирует базовую нехватку йода в организме, а дополнительные потребности нужно обеспечивать средствами индивидуальной профилактики. Другой вопрос, что у нас многие до сих избегают применять йодированную соль в пищу и при консервировании, например. Это пошло с советского времени, когда технологии не позволяли соль йодировать хорошо, и она при термическом воздействии распадалась на составляющие. То есть, пища пахла йодом и хозяйкам это не нравилось. Но сейчас технологии другие и подобного не происходит.

– Облучение, йододефицит… какие ещё факторы влияют на возникновение папиллярного рака?

– Вот мы снова возвращаемся к генетическим. При папиллярном раке около 4% случаев с семейной историей, и мы изучаем этот вопрос, ищем предрасполагающие к этому гены.

– Как человек может себя обезопасить, зная, что у него генетический риск?

– В качестве примера — Анджелина Джоли. Сдав анализы, она узнала, что у неё высокий доказанный генетический риск по раку молочной железы и раку яичников. У неё не было планов по реализации своей репродуктивной функции и она дала согласие на удаление соответствующих органов. Нет возможности избавиться от генов, но есть возможность исключить риск развития карциномы, удалив орган-мишень. При современном уровне развитии трансляционной медицины это возможно. Хирургия, в том числе эстетическая, сегодня куда менее травматична и более безопасна, чем лет 20 назад.

Сколько таких ещё? Не очень много. У каждой онкомутации свой процент угрозы клинического проявления. Какие-то обладают 100% реализацией — это значит, что проявится абсолютно у всех в течение жизни, есть и такие, которые проявляются до пяти лет жизни. А есть мутации, которые проявляются только в зрелом возрасте. И пациент может не захотеть ничего себе удалять именно потому, что оно, как он считает, не проявляется, а значит, не проявится вообще. Хотя одно из другого совершенно не вытекает. И задача врача — проинформировать человека о возможных последствиях и найти оптимальное решение. Некоторые люди с риском в 5% говорят: нет, я боюсь, и прямо сейчас хочу убрать щитовидную железу. И убирают. Каждый берёт на себя ответственность за сохранение здоровья. С помощью грамотного специалиста человек может принять правильное для себя решение.

– А что происходит в отношении медуллярного рака и наследственности?

– Треть случаев — это наследственный вариант опухоли. То есть, мы знаем конкретную генетическую мутацию, которая вызывает опухоль. И если пациентка с такой мутацией беременеет, мы говорим ей, что если ребёнок унаследует данную онкомутацию, то лучше ему своевременно удалить щитовидную железу. Заинтересованная в здоровье ребёнка мама это сделает и никаких проблем у малыша не будет. Ребёнку мы назначаем заместительную гормональную терапию и, таким образом, отсутствие щитовидной железы никак не влияет на его развитие и здоровье. Некоторые люди сильно боятся такого решения, хотя тут важно понимать: мы знаем угрозу жизни от конкретного рака и при этом совершенно уверены, что синтетический гормон абсолютно безопасен.

– А бывает же так, что сам ребёнок открывает эту семейную цепочку, то есть он первый, в ком находится этот ген?

– Безусловно бывает. Поэтому каждому человеку, кто столкнулся с раком щитовидной железы, надо сдать анализы на мутации. Даже если до него в семье никто не болел — именно потому, что он может быть первым в наследственной ветке.

– Следующий по частоте возникновения — это фолликулярный рак. Какие у него особенности?

– Если папиллярный рак в большинстве своём даёт метастазы в лимфоузлы, то фолликулярный — в отдалённые органы. Выделяют три его формы, одна из которых очень благоприятная, а две другие неблагоприятные, каждая по-своему.

– Медуллярный рак опаснее предыдущих?

– Да. У медуллярного рака существует только одна форма и лечение радикальное может быть только хирургическое — на стадии, пока опухоль не распространилась далеко. Медуллярный разделяют на наследственный и спорадический вариант. В случае, если он наследственный, то это так называемый синдром множественной неоплазии. То есть, у человека возникают множественные опухоли эндокринной системы.

– А чем отличается от них низкодифференцированый рак?

– Это такая пограничная форма, которая ещё не анапластическая. При такой форме рака на лечение отвечает максимум треть случаев, часто опухоль просто не реагирует на лечение или неоперабельна. Сегодня мы знаем, что это зависит от конкретных мутаций, которые подсказывают нам, есть чувствительность или резистентность к лечению.

– А если её нет, то человеку ничего не поможет?

– В таком случае мы пробуем современный вид лекарственной терапии, современные таргетные препараты. Различные молекулярные ингибиторы блокируют кровоснабжение и рост опухоли, как бы душат её.

– Анапластический рак не лечится вообще?

– До последнего времени считалось, что нет. Но недавно я посетил онкологический конгресс в США и слушал доклад о том, что при наличии определённых мутаций этого самого анапластического рака удаётся человека вылечить. Для онкологов со всего мира это был приятный шок. Анапластический рак щитовидной железы, пожалуй, самый фатальный рак человеческого тела, дольше года при таком диагнозе не выживает никто. И вот излечено уже несколько человек, потому что у них была именно та самая мутация, что среагировала на точно подобранные под мутацию препараты. То есть сейчас мы можем говорить, что самый злой рак человеческого тела уже научились лечить. И такие чудеса происходят на наших с вами глазах. Но без генетических исследований это невозможно.

СИМПТОМЫ

– Какие симптомы сопровождают рак щитовидной железы?

– На самом деле, человек, как правило, вообще ничего не чувствует. Даже на четвёртой стадии. Именно поэтому надо с определённой периодичностью делать УЗИ — на нём отлично видно узел и можно заподозрить опухолевый процесс. Главное, чтобы смотрел опытный специалист. Это к вопросу о ранней диагностике и вообще диспансеризации.

– Могут ли при раке щитовидной железы гормоны оставаться в пределах нормы?

– А так почти всегда и происходит — в 99% случаев. Функционально железа продолжает работать как ни в чём не бывало. К сожалению, показатели гормонов не подсказка человеку, не помощник.

– Какие существуют возрастные факторы риска?

– Основная часть болеющих раком щитовидной железы — люди от 50 до 70 лет. Хотя при этом у нас лечатся и годовалые дети, и очень пожилые люди. Поэтому периодически обследоваться нужно каждому.

– Как часто вы советуете проходить эти обследования?

– Если мы знаем, что человек не в группе риска, то в детском возрасте УЗИ нужно делать раз в пять лет, во взрослом — хотя бы раз в три года. При положительном семейном анамнезе УЗИ нужно делать раз в год. Ранняя диагностика спасает жизни. Приведу пример: выжившие люди после атомной бомбардировки в Хиросиме и Нагасаки, подвергшиеся лучевому воздействию, их называют «хибакуши». Парадоксально, но они жили существенно дольше тех, кто не был облучён. А случилось это потому, что этим людям обеспечивали в течение всей жизни медицинскую поддержку, наблюдение. И жили они дольше именно потому, что любые процессы, которые начинались в их организме, были обнаружены на излечимой стадии. В отличие от тех людей, кто регулярно не проходил медицинские обследования, и их заболевания, если уж и диагностировались, то были куда более запущены.

ЭПИДЕМИЯ ЛИ?

– Многие говорят, что сейчас эпидемия папиллярного рака щитовидной железы. Так ли это?

– Действительно, при внедрении УЗИ как исследования и его массовом применении можно сказать, что у нас, как и во всех экономически развитых странах, «эпидемия». Пока УЗИ не было столь популярно, люди и не знали, что у них есть узлы щитовидной железы.

В большинстве случаев выявляются латентные формы, микрокарциномы, которые в статистику входят, потому что по гистологии это рак, но по факту вред здоровью редко приносят. Чаще всего безобидны они, потому что не развиваются, никаким образом не прогрессируют. Если бы не УЗИ, то о них бы никогда и не узнали. Наши японские коллеги из Кумо-госпиталя (г. Кобе, Япония), с которыми я хорошо знаком, считают, что такие образования можно не оперировать, а наблюдать. И у них во всём мире всё больше сторонников пребывает. Другой вопрос, что тут может быть ловушка: часть из этих микрокарцином может оказаться и фолликулярным раком, и даже анапластическим. И на этом этапе — это сложно понять.

– И как тогда быть?

– Динамическое наблюдение и дополнительные, в том числе молекулярно-генетические тесты, помогают разобраться. Сейчас идёт тенденция на пункцию подозрительных на УЗИ узлов щитовидной железы, начиная с одного сантиметра. Моя же позиция, как онколога с большим стажем, который занимался чернобыльской проблемой, наследственными формами такая: диагноз не является показанием к операции. Если мы видим опухоль, то её можно наблюдать, но мы должны знать, что мы наблюдаем. Это главный принцип доказательной медицины. Например, в Японии, если человеку диагностируют папиллярный рак, то ему предлагают динамическое наблюдение в профильной клинике, отнюдь не срочную операцию. Если мы обнаружили опухоль, то важно разобраться: какой у неё тип, как она себя ведёт, что с ней происходит. Растёт ли она, угрожает ли или просто себе лежит, спит, и никакой опасности не несёт. Если вы определяем второе, то показаний к операции может и не состояться.

– Какой процент на сегодняшний день такого рода «спящих» опухолей?

– Если мы будем делать тотальный скрининг, то до 70%, а то и больше случаев — это будут микрокарциномы. Фактически любой узел на щитовидной железе до сантиметра может быть микрокарциномой, но УЗИ определить его истинную природу не может. Не сделав пункцию, мы не узнаем его природу. Поэтому пунктировать нужно всё, что подозрительно. А дальше можно уже обсуждать с пациентом — наблюдать или оперировать.

– Что делать человеку, если у него диагностировали папиллярный рак?

– Если появилась опухоль и мы диагностируем папиллярный рак, то дальше есть два варианта. Первый вариант — это наблюдение. Что, к сожалению, это в России не принято совсем: ведь если рак, то в головах у наших людей это приговор. Хотя рак этот может быть совершенно не опасным. Рак раку рознь по степени угрозы для жизни и здоровью. Другой вариант возникает в том случае, если эта опухоль имеет явные признаки агрессивности и прогрессии, тогда её лучше убрать на данной стадии. Иначе придётся выполнять более расширенную операцию и прогноз может быть хуже. В случае с папиллярным раком доказано, что при его длительном нахождении в организме он может переродиться в анапластический. Хоть это и очень редкие случаи, но они возникают. И в этой ситуации действительно есть противоречия. Единственный правильный ответ на вопрос, как нам правильно поступать, в перспективе нам даст молекулярная генетика. Пока тесты на опережение развития опухоли, которые покажут нам её планы на будущее, только разрабатываются. Основное лечение, если всё же оно становится необходимым — это удаление щитовидной железы вместе с метастазами, если такие имеются, и терапия радиоактивным йодом и радиойодтерапия.

– Всегда ли терапия радиоактивным йодом эффективна?

– Она эффективна тогда, когда происходит хороший захват йода и опухоли в клетках. Как правило, так получается при отсутствии определённых мутаций. Эффект лечения наиболее хорошо достигается у пациентов молодого возраста. У пациентов в зрелом возрасте лимфоузлы могут отказываться этот йод накапливать или он не может попасть в них с кровотоком: они закрываются, как моллюск, и радиоактивный йод туда не попадает вовсе. Но, как правило, эти лимфоузлы можно удалить хирургически. Радиотерапия же сама по себе блокирует дальнейшее распространение опухоли, диссеминацию опухолевых клеток в лёгкие и другие органы по крови.

ДИАГНОСТИКА

– Какой порядок действий должен соблюдать человек при профилактическом обследовании щитовидной железы?

Первоочередное обследование — это УЗИ. Если по УЗИ всё в порядке, то больше можно ничего не делать; может, если только чтобы убедиться в том, что щитовидная железа нормально функционирует — сдать анализ крови на ТТГ. Если есть узел щитовидной железы и в нём присутствуют микрокальцинаты, нечёткость контуров, характерный рисунок — это признаки опухоли. Узел хотя бы с одним признаком злокачественности и больше 1 см однозначно является объектом для наблюдения, а значит необходимо сделать его пункцию.

– Есть версия, что пунктирование нарушает капсулу и ускоряет процесс развития опухоли, если это всё же она. Так ли это?

– Доказательств в пользу этой теории нет. Поэтому пункция абсолютно безопасна.

– Нужно ли сдавать кровь на онкомаркеры?

– Нужно сдавать кровь на кальцитонин — это маркер именно медуллярного рака, чтобы мы автоматически исключали и его. На тиреоглобулин сдавать не нужно, он не информативен при наличии щитовидной железы.

– Какова точность результатов исследования при проведении пункции?

– Примерно 90%. Пункция может дать и ложно-отрицательный, и ложно-положительный ответ. Что касается поражения лимфоузлов, то мы внедрили в нашем Центре анализ смыва содержимого пункционной иглы на опухолевые маркеры. Это методику я разработал и применял ещё когда работал в Обнинске, в Медицинском радиологическом научном центре под руководством академика А.Ф. Цыба. Мы дополнительно к исследованию стёкол анализируем биологический материал, что остался в игле, которой пунктировали лимфоузел. Вот так мы и добираем дополнительную диагностическую информацию. Раньше эту иголочку просто выбрасывали — теряли информацию.

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ

– Какой процент выживаемости при раке щитовидной железы?

– Этот процент выше, чем при других видах рака. При комбинированном лечении — это 95–98% людей. То есть, это процент людей в состоянии полной пожизненной ремиссии (отсутствия рецидивов), что приравнивается к полному излечению.

– Что влияет на успех лечения?

– Множество факторов. Среди основных — это радикальность операции и в целом правильность выбора тактики лечения, включая назначения радиойодтерапии. Операция должна быть адекватна опухолевой стадии и учитывать степень агрессивности опухоли. Это называется группа клинического риска рецидива. Их три: низкая, умеренная и высокая.

– При удалении щитовидной железы человек пожизненно должен принимать гормон тироксин в таблетках. Возникают ли какие-нибудь негативные последствия от этой гормональной терапии?

– Вреда от тироксина никакого нет при условии правильно подобранной дозы. Качество жизни человека, живущего без щитовидной железы, но с правильно подобранной дозой гормона, ничем не отличается от жизни человека с железой. Этот гормон обеспечивает нормальный метаболизм — работу мозга, почек, он действует на все органы. Единственное, что может навредить — это передозировка или, наоборот, высокий ТТГ на фоне недостаточной дозы тироксина. Папиллярный, фолликулярный и низкодифференцированный рак щитовидной железы — ТТГ-зависимые опухоли, поэтому секрецию ТТГ необходимо подавлять. Симптомы передозировки: тахикардия, нервозность, раздражительность, тремор, субфебрильная температура. Симптомы недостаточной дозы: сонливость, усталость, отёки, зябкость.

– Какие исследования нужно проводить для исключения рецидива?

– Есть три категории риска: низкий, средний и высокий. Чем выше риск рецидива, тем чаще нужно обследоваться. Если пациент пролечился органосохранными методами, то нужно делать УЗИ и рентген лёгких. Если у человека удалена щитовидная железа, то нужно проходить сцинтиграфию всего тела периодически.

– Сцинтиграфия показывает как структуру мягких тканей, так и костей?

– Да. Но для костей мы дополнительно используем остеостинциграфию — это такой дополнительный метод, который позволяет нам находить метастазы именно в кости. Обычно, когда мы обследуем пациента и у нас есть сомнения, то мы проводим двух или даже трёхфазное исследование и убеждаемся, есть ли или нет метастатических поражений.

– Самыми опасными онкологи считают первые пять лет после излечения. Почему?

– В течение пяти лет после входа в ремиссию проявляет себя около 75% всех рецидивов. Именно поэтому в этот период нужно быть особо внимательным к своему здоровью и наблюдаться раз в полгода. Если всё хорошо — риск рецидива снижается, но он сохраняется в течение 20, а то и 30 с лишним лет. Отношение пациента к той или иной группе риска имеет прямое значение для выстраивания плана динамического наблюдения. Если мы находим проявления болезни в организме, значит переклассифицируем больного уже в другую группу риска, если не находим, то эту группу риска снижаем. Это накопленный статус по отношению к конкретному пациенту. И он может меняться в обе стороны. А может и сохраняться в неизменном виде.

ВЫБОР ВРАЧА

– Как пациенту убедиться, что его врач — профессионал?

– С одной стороны, много нераспознанных случаев рака щитовидной железы и большинство из них не столь опасны для здоровья, с другой стороны — все опухоли, в том числе агрессивные и опасные, проходят стадию микрокарциномы. Поэтому я всегда советую пациентам узнать позицию другого специалиста, послушать второе, экспертное мнение. Что должно настораживать: во-первых, поверхностное мнение врача, когда без желания вникнуть в ситуацию сразу назначается дата операции. Так не должно быть. Во-вторых, врач должен уметь все чётко и доходчиво объяснить пациенту — это очень важно, потому что если он не может объяснить, что происходит, то, скорее всего, и сам до конца не понимает. Это может стать причиной того, что он назначит не нужные анализы или не назначит необходимых. Дальше — больше, как снежный ком. В-третьих, если врач делает бесчисленное количество назначений, то это подозрительный признак. Чаще всего проблема решается тремя-четырьмя ключевыми назначениями, редко больше.

– То есть гипернастороженность врача — это нехорошо?

– Гипернастороженность врача по отношению к узлу может выражаться в том, что даже если в нём нет опухолевых процессов, врач всё равно говорит о необходимости в операции. И это плохо. Доказанный узловой зоб очень редко становится хирургической патологией! Чаще всего это объект для наблюдения. Помимо того, что много оперирует без должных оснований, ещё и оперируют без должной квалификации и без опыта, и как следствие — большое количество осложнений. Это все отражается на общей проблематике и дискредитирует доказательную медицину. Мы давно занимаемся и лечением заболеваний щитовидной железы, и осложнениями после их хирургического лечения. Так, мы полностью восстанавливаем потерянный после операции голос, но нужно обратиться своевременно — желательно в течение месяца-двух после операции. На более поздних сроках изменения в тканях становятся необратимыми и проблему уже не исправишь.

– Какие масштабные изменения должны случиться в медицине, чтобы, по вашему мнению, подобных врачебных ошибок стало меньше?

– Медицина — это не обязательно лечение, во многих случаях оно не нужно. Но если нужно, то оно должно быть доказательно осмысленно, проведено с приоритетом радикальности и безопасности. Не должны возможные осложнения от лечения перевешивать потенциальные осложнения самой болезни. Главное в медицине, как мудро изрёк когда-то Гиппократ, — не навреди. И это непрерывно подтверждается экспертным мнением врачей, которые заслужили свою репутацию большим количеством опыта и постоянно пополняемыми знаниями. Чтобы быть толковым специалистом, врач не должен утыкаться в узкую специализацию — он должен понимать всё, что окружает тему его направления. Образованные и коммуникативные специалисты сегодня очень востребованы пациентами. В нашем институте онкоэдокринологии мы ставим вопрос о мультимодальных технологиях и мультидисциплинарных командах единомышленников. Если мы команда, если каждый из нас свои знания вкладывает в общий котёл и в интересах каждого пациента, то медицина выходит на совершенно иной новый уровень. Мультидисциплинарность — это не мода и не красивый термин, это должно стать религией для каждого медицинского учреждения. Все привыкли заниматься только узкой проблемой, отсюда и возникают проблемы коммуникации, эволюции. Когда каждый консервируется и сужает горизонт, то командной работы не получается, и это идёт во вред пациенту. В нашем недавно организованном институте онкоэндокринологии мы бросаем вызов разобщению специалистов и на собственном примере хотим продемонстрировать командную идеологию развития нового поколения.