Ассоциация онкологических пациентов и членов их семей «Одиссея»
Медицинский навигатор для онкологических пациентов
Ассоциация «Одиссея», 2017-2024
Пациенты часто воспринимают онколога как вершителя судеб. Такая ответственность перед тем, кто в тебе нуждается, не единственное, в чем состоит сложность этой профессии. Поток новой информации о диагностике и лечении, общение с пациентами в непростой психологической ситуации, бумажная волокита, переработки – из всего этого состоят рабочие будни онкологов в России. И, тем не менее, в профессию идут молодые люди. Мы поговорили с несколькими молодыми онкологами из разных городов России о том, почему они решили выбрать именно эту специальность и что они думают о своей работе.
– Я родилась в Перми, с отличием окончила Пермский государственный медицинский университет.
Сейчас я ординатор первого года в Национальном медицинском исследовательском центре онкологии имени Н.Н. Петрова.
История выбора специальности у меня оказалась очень личной. В медицинский университет я шла осознанно. Примером для меня была моя тетя, всю жизнь проработавшая в психиатрической больнице. Когда я поступала, я думала, что буду неврологом или психиатром.
Но, когда я училась на 5 курсе, у моей мамы был диагностирован рак молочной железы, и это стало переломным моментом в моем выборе. Когда это случилось, в моей голове был только один вопрос: где найти хорошего онколога, чтобы мама жила как можно дольше и как можно качественнее? И именно этот вопрос помог мне принять решение. Я решила, что если хочу найти хорошего онколога, то должна сама им стать.
Я не сомневалась, что становиться онкологом следует в достойном учреждении. Поэтому поступила в НМИЦ онкологии имени Петрова в Санкт-Петербурге. Несмотря на то что там были пугающе высокие вступительные баллы, мне удалось поступить.
Я хочу заниматься химиотерапией. Считается, что хирургическое лечение может быть радикальным методом лечения только на ранних стадиях, а когда болезнь приобретает системный характер, нужна и лекарственная терапия. В любом случае, в онкологии важна работа мультидисциплинарной команды. Для успеха лечения докторам различных специальностей важно взаимодействовать друг с другом и воздействовать на опухоль всеми возможными способами.
Один из самых тяжелых моментов для меня в профессии онколога – это нехватка личного времени. Учеба в ординатуре такова, что ты выходишь из клиники спустя 12 часов работы, после чего необходимо ещё изучить современную литературу по специальности, естественно, на английском языке. На что-то еще времени не остается совсем, это тотальное погружение в профессию. Я переживаю, что очень редко вижусь с родителями. Мне бы хотелось чаще видеть свою маму, проводить больше времени с мужем. Но в то же время, у меня есть серьезная мотивация стать хорошим доктором, чтобы быть полезной своей семье и пациентам.
Я полностью контролирую лечение и изменения в состоянии моей мамы, это продиктовано здравым смыслом и желанием сделать как можно качественнее, а не так, как могут предложить ей по месту жительства. Для меня важно, чтобы тактика ее лечения была на 100% актуальной.
Среди врачей есть такая поговорка: «никогда не берись лечить своих родственников». Но я должна знать, что я сделала для мамы все, что могла. Диагноз ей был поставлен на 4 стадии, но сейчас все относительно хорошо, болезнь находится в стадии стабилизации, она не прогрессирует.
Для мамы моя профессия – это повод для гордости. К тому же, ей спокойнее, когда ее лечением занимаюсь я. Бывает, что врачи что-то недоговаривают, а у нее этой проблемы нет – она знает все о своем заболевании, рисках, возможностях. Я понимаю, что так должно быть всегда в системе «врач-пациент», у пациента не должно оставаться вопросов. Зачастую все иначе — онкопациенты не обладают всей полнотой информации, у них возникают сложности, и из-за этого они вынуждены обращаться, например, к нетрадиционной медицине. Поэтому все должно быть построено на доверительных отношениях между врачом и пациентом.
Я думаю, что не вернусь в Пермь. Я не знаю, как все сложится, может быть, я поступлю в аспирантуру и продолжу заниматься клинической деятельностью в Санкт-Петербурге. Вопрос пока открыт. Я понимаю, что на периферии онкологическая помощь очень страдает. В России нет единой системы оказания помощи онкологическим больным, назначения сопроводительной терапии, хотя есть нормативные документы, которые должны ее регулировать. Но на практике в каждом учреждении приняты какие-то свои алгоритмы, и они порой очень существенно отличаются от того, что говорит доказательная медицина на сегодняшний день. Поэтому я не исключаю вариант возвращения в родной город, чтобы попытаться поднять на новый уровень систему оказания помощи онкопациентам.
О своем выборе я не жалею нисколько, моя специальность требует постоянного развития, цепкого ума и максимальной отдачи. Другого варианта быть не может: врач-онколог должен быть только таким.
– Я учился в Самарском государственном медицинском университете. А работаю в городской поликлинике Пензы.
Я получил квалификацию хирурга, отработал по этой специальности 2,5 года. Потом мне предложили перевестись в центр амбулаторной онкологической помощи при поликлинике. Я согласился.
Я никогда не предполагал, что буду заниматься онкологией, это получилось случайно. Но я доволен своей специальностью, для меня это очень интересно.
Онкология сложнее, чем хирургия. В ней больше нюансов, и зачастую все сводится к способности врача анализировать полученную информацию, интерпретировать ее. От этого зависит, распознает ли онколог болезнь вовремя или пропустит ее. А ведь для пациента это судьбоносное решение. И этим онкология отличается от амбулаторной хирургии с варикозом, тромбозом и геморроем.
Конечно, в первый год после окончания медуниверситета у любого специалиста есть страхи. Я этот этап прошел: у меня уже есть понимание того, где начинается и где заканчивается моя ответственность.
Моя ответственность состоит в первичной диагностике. Она начинается с момента встречи пациента, с моего внимательного отношения к нему. А заканчивается на этапе принятия решения: это точно онкология, это точно не онкология или нужно дообследование на уровне специализированных центров.
Не только пациенты, но и мы, врачи, видим все проблемы с диагностикой рака на первичном звене. Хотя все понимают, что онкология должна быть в приоритете, что должны выдерживаться сроки диагностики, на практике это, к сожалению, не так.
Зачастую, если я подозреваю у пациента рак, я просто сам иду и по-человечески договариваюсь с коллегами, например, с врачом ультразвуковой диагностики, чтобы он посмотрел пациента – без записи и очередей. Проблема – в плохом администрировании, в бюрократии. Вот и сейчас, в 7 часов вечера, я еще сижу на работе, бумажки перекладываю.
Выгорание, конечно, происходит. В моей ситуации, например, предполагается, что в центре должно быть два врача-онколога, но работаю я один. Так что, выгорание происходит не из-за пациентов, а из-за бюрократии, из-за бумажной волокиты, из-за того, что врач приходит домой в 12 часов ночи.
Возможно, я буду искать работу в другом регионе, в Москве, может быть. Пензенское здравоохранение, скажем так, при текущем уровне администрирования больше намекает на движение в тупик. Я часто спорю с начальством, но без толку, все всё понимают, но это системные проблемы, и они так легко не решаются.
С пациентами я стараюсь разговаривать так, как хотел бы, чтобы говорили со мной, если бы я был онкопациентом. Я переношу проблемы пациента на себя, но я не вкладываю в них эмоции. Да, я показываю пациенту сочувствие, но в первую очередь вижу свою задачу в эффективном решении проблемы.
Хотя онкология – сложная профессия, но она очень интересная. Она дает смысл жизни. Я о своем выборе не жалею.
– В 2016 году я с отличием окончила лечебный факультет Сибирского государственного медицинского университета. Затем на базе НИИ онкологии Томского НИМЦ проходила обучение в клинической ординатуре в отделении химиотерапии. Получила сертификат врача-онколога и сейчас работаю младшим научным сотрудником, врачом-онкологом отделения химиотерапии НИИ онкологии Томского НИМЦ.
Онкологией увлеклась еще на 2 курсе. В нашем университете функционирует студенческое научное общество (СНО) им. Н.И. Пирогова. Это кружки, которые позволяют погрузиться в дисциплину, принять участие в исследовательских проектах, найти научного руководителя. Я оказалась в кружке «Онколог» и занималась там до окончания университета. Это помогло определиться с будущей специальностью.
На 5-6 курсе я работала медсестрой в онкологической клинике Томского НИМЦ в хирургическом отделении опухолей головы и шеи. Честно говоря, я планировала там и остаться. Работа дала возможность увидеть всё изнутри, наладить контакт с пациентом, врачами, медицинским персоналом. Когда время подошло к поступлению в ординатуру, я всё взвесила и решила, что всё-таки в онкологии будущее за химиотерапией, и стала онкологом-химиотерапевтом. Кроме того, однажды в беседе со старшим коллегой я сказала, что хочу поступать в ординатуру в отделение головы и шеи, на что он мне ответил, что хирургия – это не женское дело.
Мне кажется, хирургия – действительно очень трудная специальность для женщины. Я, будучи медсестрой, увидела, как часто хирургам приходится срываться ночью и ехать на срочную операцию, как врачи стоят часами у операционного стола… Дело не в том, что я бы не справилась, просто я задумалась о будущем: о личной жизни, о семье, о детях. Все это было бы сложно совмещать с работой онколога-хирурга.
Меня часто спрашивают: «Наверное, тяжело работать в онкологии?» Я отвечаю, что это такая же специальность, как и другие: травматология, гинекология, педиатрия… «Рак» – некрасивое название, вообще-то мы лечим злокачественные опухоли. Да, врач должен сочувствовать пациенту, но не жалеть его, потому что иначе быстро сгоришь и вообще не сможешь работать.
Канцерофобия бывает не только у пациентов или их родственников, но и у врачей. Например, у многих моих знакомых врачей других специальностей есть страх, что их хроническое заболевание может перерасти в рак. К сожалению, у нас нет рецепта: делай так и не заболеешь раком. Просто нужно вовремя проходить скрининги.
Я всегда иду навстречу пациенту. Даю свой номер телефона, иногда ведь бывают критические моменты, и пациент не знает, с кем посоветоваться. Конечно, бывают переживания, когда задумываешься: «А, может, стоило сделать по-другому? Может, это бы больше помогло пациенту?» Занимаешься самоедством. Но с опытом таких моментов становится меньше.
Самым сложным в моей работе мне кажется общение с пациентом и его близкими. Иногда нужно донести до родственника или пациента, что его положение является критичным, что уже 4 стадия, и речь идет уже о паллиативном лечении. Трудно объяснить родственнику, что его близкий человек в тяжелом положении или даже умирает. Некоторые понимают, что врач сделал все возможное, а кому-то сложно принять такой исход, и они обвиняют медиков.
Дисциплины, посвященной тонкостям коммуникации между врачом и пациентом, в нашем университете не было. Мне кажется, это все приходит с опытом. Но я бы, наверное, пожелала нашему образованию, чтобы такой курс у студентов-медиков появился.
– Я студентка 4 курса в Первом Московском государственном медицинском университете имени И. М. Сеченова.
Как и многие, я шла в медуниверситет, мечтая стать хирургом, но так было ровно до первой пары по анатомии. После неё я поняла, что это слишком сложно и не очень мне интересно.
Когда я училась еще на на первом курсе, меня пригласили в роли слушателя на встречу с генеральным директором Всемирной организации здравоохранения Тедросом Адханомом Гебрейесусом и представителями минздрава России во главе с министром здравоохранения. Мероприятие проходило в Национальном медицинском исследовательском центре детской гематологии, онкологии и иммунологии имени Дмитрия Рогачёва. Когда я зашла туда впервые, то почувствовала, что это мое место и что я хочу тут работать. Я почувствовала, что здесь действительно хотят и могут помочь, и что меня совершенно не пугает тот факт, что работа связана с онкобольными детьми. С того дня я держала в голове мысль, что хочу туда вернуться, но понимала, что мое обучение только началось, и знаний мне пока не хватает. Я отучилась два года, освоила большинство фундаментальных дисциплин и пришла уже в студенческий научный кружок детской онкологии, гематологии и иммунологии на базе НМИЦ им. Дмитрия Рогачева, в который хожу и сегодня.
Современная онкология – это очень быстро развивающаяся отрасль медицины, и за последние 15 лет в ней произошел настоящий прорыв. Кроме того, онкология включает много дисциплин: можно быть онкологом-химиотерапевтом, генетиком, радиологом... Что касается меня, то больше всего на данный момент меня интересует химиотерапия.
Сейчас тенденции в лечении онкологии таковы, что врачи стараются помочь пациентам воспринимать 4 стадию злокачественного новообразования как обычное хроническое заболевание. Есть, например, сахарный диабет – это неизлечимое заболевание, пациенты пожизненно нуждаются в лекарственной терапии, мы не можем его излечить, но мы можем поддерживать пациента и его качество жизни довольно длительное время и на довольно высоком уровне. К такому же подходу сегодня стремятся и в лечении онкологических заболеваний, поэтому я надеюсь, что в будущем застану тот момент, когда 4 стадия рака будет восприниматься именно так – как хроническое заболевание. Вот с этим настроем я и планирую работать со своими пациентами в будущем.
Конечно, учебники и реальная жизнь – не совсем одно и то же. Когда ты уже пробуешь работать, полноценно взаимодействуешь с врачами, ходишь на обходы вместе с ними, общаешься с пациентами – это позволяет лучше понять, как все обстоит на самом деле. Поэтому я уверена, что во время обучения недостаточно читать учебники, нужно максимально войти в специальность.
Я оптимистично настроена. Во-первых, оптимизм необходим врачу, чтобы вселить его и в пациентов. А во-вторых, у моего оптимизма есть основания. В онкологии постоянно появляется что-то новое: иммунотерапия, таргетная терапия – все это совершенно новые по медицинским и научным меркам методы лечения, но мы и наши пациенты видим, что они работают! Так что, все очень благоприятно.
