Константин Седов: Больничные клоуны видят не болеющего ребенка, а партнера по игре

Константин Седов – создатель и руководитель некоммерческой организации «Больничные клоуны». Вот уже 16 лет он и его коллеги помогают детям оставаться детьми, не взрослеть раньше времени в борьбе с болезнью. О том, как больничные клоуны помогают детям, чему они могут научить врачей и почему клоунада не должна быть волонтерством, Константин Седов рассказал в интервью ToBeWell.

– Я всегда задавалась вопросом, почему для поддержки детей в больницах выбран именно жанр клоунады? Я понимаю, что так сложилось исторически, но почему так сложилось? Что есть такого в клоунах, чего нет, например, в певцах или аниматорах?

– Не умаляя достоинств певцов и аниматоров, нужно все-таки уточнить, что клоун – это персонаж. Певец – человек, который поет. Аниматор – человек, который ведет праздник. А клоун – персонаж, который обладает большим ассортиментом творческих возможностей. Клоун – это трикстер, универсальный герой. Он может быть кем угодно в зависимости от ситуации и от того, что нужно ребёнку. Он может выступить певцом, аниматором, учителем, опекуном, другом…

Больничный клоун – это игровой персонаж, который находит ключик к сердцу ребенка, родителей, врачей. Когда клоун заходит в палату, он не знает, во что будет играть. Он создаёт игровое пространство и приглашает к игре, а дальше все зависит от ребенка.

– Я знаю, что для вас стимулом помогать детям стала трагедия в Беслане. Но почему из всех форм возможной помощи вы выбрали больничную клоунаду?

– Я нетерпеливый, в этом объяснение. Когда произошла трагедия Беслана, я понял, что хочу помогать здесь и сейчас. И у меня получилось помогать в больнице. Я учился в Высшей школе экономики, занимался в театральной труппе, и моим любимым жанром была клоунада. Это меня привело волонтером в Российскую детскую клиническую больницу, здесь я получил то, что хотел, – возможность видеть моментальный результат.

– А до этого вы работали с детьми? Знали эту аудиторию?

– Нет, я учился на юридическом факультете, и с детьми не работал. Мне было страшно, я спрашивал себя – смогу ли я соответствовать их ожиданиям, что я смогу им предложить? Но они очень добродушно и позитивно отнеслись ко мне. Уже 16 лет я работаю с детьми, и меня до сих пор колбасит. Я очень люблю детей: и вообще детей люблю, и своих люблю-обожаю – у меня их двое.

– Есть разница в принципах работы клоуна с больным и здоровым ребенком?

– Конечно, мы понимаем, что у детей в больницах, к которым мы приходим, тяжелое лечение, сложная психологическая ситуация, но мы работаем с ними так, чтобы не видеть болеющего ребенка, а видеть партнера по игре. И для нас не имеет значения, с катетером он или без, с капельницей или без... Если ребенок в сознании, и он хочет поиграть, мы готовы работать.

Когда мы набираем клоунов, для нас один из важнейших пунктов – его желание и умение играть и быть гибкими.

– Я знаю, что вы работаете и со взрослыми: в домах престарелых, хосписах. С кем сложнее – с детьми или со взрослыми?

– Даже если мы едем работать в дом престарелых, то мы едем к детям. Бабушки – тоже дети, просто 80+, но они тоже готовы играть, откликаться на наши действия. А вот дедушки посерьезнее, но все равно идут на контакт. Разница между детьми и пожилыми в том, что у последних есть большой бэкграунд, жизненный опыт, поэтому мы не просто играем, а пытаемся разыгрывать и оживлять их истории.

Я бы вообще разделил всех не на детей и пожилых, а так: малюсенькие – до года, дошколята, школята, взрослые, пожилые. Тяжелее всего работать со взрослыми паллиативными пациентами, которые уже находятся в депрессии. Некоторые готовы нас принять, а кто-то нас посылает. Пока нам сложно найти подход ко взрослым паллиативным пациентам.

– Когда вас посылают, вы чувствуете обиду или какие-то другие негативные эмоции? Все-таки неприятно получать отказ, когда стремишься помочь человеку.

– Раньше были обиды. Сейчас я уже понимаю, что это нормально.

Обычно примерно 25 % пациентов в палате отказываются от взаимодействия, у них плохое настроение или состояние, и мы с пониманием к этому относимся. Мы уважаем право людей не принимать клоуна.

Один и тот же человек может сегодня отказать, а в другой раз согласиться. Мы ходим в отделение стабильно раз в неделю. Первый раз пациент может отказаться, второй раз поговорить минуту, а третий – поиграть. Вот так постепенно мы находим подход.

– «Грустный клоун» – это уже устойчивый образ. Как вы справляетесь с эмоциями, которые наверняка испытываете ежедневно, работая с тяжелобольными детьми?

– Да, есть шаблон, что клоуны грустные. Ведь они веселятся на публике, а после работы обычно угрюмые. Но если веселиться все время, скажут, что ты шизанутый! Конечно, мы, как и все люди, можем грустить. У нас есть перепады настроения, есть гормональные всплески, мы все живые люди.

Но когда речь идет о клоунах, все замечают огромный контраст между поведением и настроением клоуна в образе и в жизни. Да, на работе он должен улыбаться, но в обычной жизни это может быть не грустный, а обычный спокойный человек. Но тут срабатывает контраст: есть веселье и горе – без середины.

Знаете, как в дореволюционной России была профессия плакальщиц, которые плакали на похоронах. Когда их кто-то видел веселыми, удивлялись – что же это за плакальщица с улыбкой на лице? Люди не понимали, что на работе она завывает, но у нее нет функции плакать всю жизнь. То же самое с клоунами.

Но, конечно, я чувствую проблему выгорания клоунов, и я понимаю, что, если есть усталость, значит, нужно пойти к психологу, сделать перерыв, заняться своим телом, своими мыслями. То же самое касается врачей: у них такой график, такая жизнь, что иногда они выходят на агрессивные средства борьбы с выгоранием, например, на алкоголь. Именно поэтому я провожу тренинги и с врачами, чтобы помочь им справляться с выгоранием.

– Все ли с благодарностью относятся к работе клоунов? Хейтеров нет?

– 98% врачей положительно относятся к клоунам, 1% просто не любят клоунов, а еще 1% врачей не знают вообще о нашем существовании.

Родители в 99% случаев относятся положительно, а 1% родителей не дружат с нами. Но это те люди, которые не дружат вообще ни с кем: ни с нами, ни с врачами, ни с головой.

– А какие есть мифы о больничных клоунах?

– Я часто встречаюсь с тремя мифами.

Первый: клоуны – это аниматоры, которых наняли родители для своего ребёнка в отделении. Но мы никогда не берем деньги у родителей, мы так не работаем.

Второе: клоуны – это секта. Да, есть религия, в которой скрещены клоунада и вера, но это не про нас. Мы не являемся сектой.

Третье: «дайте детям нормально поболеть, им нужно думать о боге, о душе, а не играть и веселиться». Такой хейтерский вариант тоже есть. Но пусть эти хейтеры идут лесом.

Если родитель или ребенок не хочет нашего присутствия, мы никогда не навязываемся. Мы не входим в палату, который является чужим домом, без тройного разрешения: разрешения врача, родителя и ребенка. Даже если врач и родители не против, но ребенок не хочет играть, мы не пойдем к нему.

Вообще хейт – это площадная история, сейчас, из-за доступности соцсетей, вокруг много провокаторов. Некоторые, к сожалению, реагируют на них, но не я.

Да, бывают ситуации, когда речь идет о критике нашей работы. В моей практике были ситуации, когда клоуны нарушали штатный режим больницы, мне могут на это указать. Скорее всего я знаю этого сотрудника – я обучил 80% всех больничных клоунов в стране. Тогда мы будем выяснять, кто этот человек, и разбираться в ситуации. Но из-за такой ошибки необязательно публично марать всех грязью.

А еще бывают претензии такого рода: ой, клоуны какие-то несмешные, вот Коля и Петя приходили, они были смешные, а Маша и Юля – что-то не очень. Ну, флаг вам в руки. Мы не система услуга-клиент, мы не даем выбора. Такие претензии, кстати, чаще всего поступают от тех родителей, которые входят в тот 1%, которые не дружат ни с кем.

– За 16 лет вы фактически создали сеть профессиональных больничных клоунов по всей России. Я правильно понимаю, что лично вы сейчас реже работаете как клоун и больше занимаетесь организационными вопросами?

– Как раз наоборот: сейчас я пытаюсь уйти от организационной работы и больше времени посвящать клоунаде. Для меня важнее быть клоуном, заниматься практикой, а организационную работу я легко передаю профессионалам.

Я всегда больше любил играть и придуриваться, я понял это еще в театральной студии, в студенчестве. А потом я учился в Португалии, Франции, Голландии и других странах, и это стало для меня профессией.

Потом я понял, что хороший проект нужно масштабировать.

В каждом регионе, где есть актерские факультеты и онкоотделения, должны быть и больничные клоуны. 

Проект не должен работать только в Москве и Питере, пациентам в регионах тоже нужны помощь и поддержка.

Но мы не стремимся к экстенсивному развитию, для нас важнее интенсивный рост.

– А что самое сложное в организации работы больничных клоунов?

– Самое сложное – организовать детей-клоунов. Актеры – это, конечно, дети. Я очередной раз убедился в этом, когда пришлось вакцинироваться от ковида. Судя по реакции на прививку, только 20% клоунов – это осознанные люди, а остальные – просто дети. Они потрясающие, они умеют играть, как дети, но иногда это мешает и раздражает.

– Как вы набираете клоунов? Берете всех желающих? Или есть критерии отбора? Какими характеристиками должен обладать человек, чтобы стать больничным клоуном?

– Сейчас мы уже не набираем клоунов в школу. Как правило, берем людей по точечным советам от тех, кого знаем лично, когда уверены в том, что человек справится.

Для того чтобы стать хорошим клоуном, нужно обладать клоунскими данными. Но этого недостаточно. Бывают очень талантливые клоуны, которые работают пару месяцев, и это просто – вау! Но у них нет техники восстановления, и они выгорают и уходят.

– Я подписалась на вас в Facebook и видела вашу реакцию на нашумевший пост Мити Алешковского о том, что работа руководителей благотворительных организаций и других НКО, занимающихся помощью, должна оплачиваться. Пост вызвал очень разные оценки. Можете раскрыть свою позицию?

– Смотрите, мы выполняем те же, если не более сложные функции, что и любой другой менеджер или управленец. Мы занимаемся не попрошайничеством, а помощью, выполняем то, чем не занимается государство. И слава богу, что не занимается! Мы берем на себя эти задачи, это элементы гражданского общества, но для нас это физические и моральные затраты.

Я веду тренинги по коммуникации для разных аудиторий. Один мой тренинг для волонтерской организации стоит 15 тысяч рублей. Для врачей такой же тренинг стоит 40 тысяч рублей. А для сотрудников бизнес-структур – 80 тысяч, потому что они могут за это платить. Я бы хотел, чтобы фонды могли платить хотя бы 40 тысяч, как врачи. Это же касается и работы клоунов. Это актеры, которые учились, и они должны окупить свои временные затраты. На Новый год мы поздравляем более 450 детей – и не только в Москве, но и в удаленных местах. За две недели клоуны обходят 450 детей, и это нормально – оплачивать такую работу.

– Вы сказали, что проводите тренинги для врачей. У меня два вопроса: неужели у организаторов здравоохранения сейчас есть понимание, что врачам нужно учиться коммуникации с пациентами? И чему именно вы учите их?

– Речь идет о частном медицинском секторе. В нем есть такое понимание – не полностью, процентов на 60, а в государственном секторе врачи готовы учиться коммуникации процентов на 20.

Новое поколение врачей, которые родились и учились в новом мире, по-другому воспринимают все, они знают иностранные языки, читают журналы, печатаются в них, стажируются за рубежом. Бывает, молодой врач, который стажировался в Израиле и встречал там больничных клоунов, видит нас в России и радуется: «О, круто, у нас тоже есть больничные клоуны!»

Я учу развитию внимания, способам захода на коммуникацию с ребенком, партнерству с ним и с коллегами, импровизации, тому, чтобы не бояться быть смешным, не бояться быть нелепым, это сразу снимает напряжение в палате.

– Я знаю, что ваша жена тоже больничный клоун. А дома с детьми вы используете клоунаду?

– Иногда я подсознательно делаю это, хотя считаю, что работа – отдельно, а жизнь – отдельно. Но я веселый и в жизни, и в работе, поэтому игровой момент для меня органичен. Хотя он должен быть к месту.

Знаете, есть такие папы, которые работают весь день, а вечером приходят и решают, что хотят поиграть с детьми! Это ужасно. Это обесценивание труда мамы, которая весь день провела с детьми.

Ты поиграл и ушел, а снова мучиться и укладывать будет мама. Мне повезло, моя жена работает, и я провожу с детьми много времени.

– Кстати, интересно, а есть клоуны, которые в жизни не такие уж веселые? И для них это только работа?

– Я бы сказал, что я представляю как раз меньшинство тех, для кого веселье – органичная часть жизни. Большинство клоунов – это профессионалы, для которых клоунада и жизнь не пересекаются.

– Как вы пережили время строгих ограничений из-за пандемии? Лично вы? И дети, к которым вы регулярно ходили, а потом вдруг перестали?

– Нас целый год никуда не пускали. Лично я перепрофилировался, стал фасилитатором, провожу тренинги в клоунаде, работаю онлайн, начал учиться кино, сейчас работаю креативным продюсером фильма о насилии.

Я не знаю, как пережили этот год дети. Я надеюсь, что хорошо, потому что желаю им только добра и здоровья. Мы пытались попасть к ним онлайн, но дети выбирали что-то более интересное: гаджеты, мультики. Хотя я все равно уверен, что мы сильнее всей этой медиашушеры.

Сейчас мы постепенно возвращаемся к привычному режиму работы, но пока осторожненько.

– Вы допускаете, что когда-нибудь перестанете заниматься больничной клоунадой? Что для этого должно произойти?

– Допускаю. Возможно, я уйду в какую-то другую сферу, которая будет приносить мне нормальный доход. Но вопрос не стоит о том, чтобы не работать больничным клоуном. Без этого я не вижу себя ближайшие лет 40. А вот без должности руководителя «Больничных клоунов» – да.

За те 16 лет, что я работаю, нас стали больше понимать, любить, чаще звать. Ну, кроме того 1%. Невозможно представить себе, что больничной клоунады когда-то в России не станет.